О.А. Кравцова
кандидат психол.наук
Мнение эксперта о документальном фильме Ксении Собчак и Сергея Ерженкова
"Скопинский маньяк: разговор на свободе"
Информация об эксперте: Ольга Александровна Кравцова – психолог, преподаватель психологии, окончила факультет психологии Московского государственного университета им. М.В.Ломоносова, там же в 2000 г. защитила кандидатскую диссертацию на тему "Сексуальное насилие как психологическая травма". В 1994-1995 году прошла дополнительное обучение и вошла в состав первой группы консультантов телефона доверия в Центре помощи пережившим сексуальное насилие "Сёстры". Позже работала как психолог-консультант с другими категориями пострадавших от травмирующих жизненных ситуаций, в частности, с вынужденными мигрантами из дальнего зарубежья. Сотрудничество с Центром "Сёстры" продолжается и по сей день в виде участия в мероприятиях, повышающих осведомлённость о сексуализированном насилии.
С 1996 года – сотрудник некоммерческих организаций и проектов, направленных на изучение и развитие медиа и повышение профессионального уровня журналистов. В 2008-2012 г. была координатором проекта, затем директором Центра экстремальной журналистики. С 2007 г. – российский координатор и контактное лицо международного Центра "Дарт" по журналистике и травмам (www.dartcenter.org), деятельность которого посвящена повышению качества освещения трагедий в СМИ и профилактике травматического стресса у журналистов.
Авторский проект О.Кравцовой "Психология стресса для журналистов" – это разработка и проведение образовательных программ и программ психологической поддержки для журналистов и блогеров, работающих в экстремальных ситуациях и/или агрессивной среде, а также освещающих темы, которые требуют особо бережного подхода: трагедии и конфликты, преступления над личностью, проблемы инвалидности и т.п. О.Кравцова проводила тренинги по журналистике и травмам в разных регионах России, а также других странах.
С 2015 г. по настоящее время – член Общественной коллегии по жалобам на прессу.
Информация о жалобе, поступившей в Общественную коллегию по жалобам на прессу:
Заявитель: Фенелонова-Соломина Александра Борисовна
Название организации заявителя: онлайн-журнал "9 марта"
Адрес оспариваемого материала в интернете: https://www.youtube.com/watch?v=DDFCtXuRt00
"От имени редакции фемжурнала "9 марта", я бы хотела обратить внимание коллегии на неэтичность фильма Ксении Собчак "Скопинский маньяк: разговор на свободе". Этот материал наносит моральный вред, уже пострадавшим от него женщинам – Кате Мартыновой и Лене Самохиной, а также их родным, которые считали несколько лет своих детей, пропавшими без вести. Журналистский материал, в первую очередь должен отвечать на вопрос: Зачем? Зачем он выходит? Какие социальные и этические проблемы он поднимает и решает, Здесь же – ответ на этот вопрос получается не очень красивым. Попытка какого-то анализа в этом фильме минимальна. Зато звучат угрозы в адрес жертв – от человека, который уже хотел их убить. Также мы считаем грубым нарушением журналистской этики сообщение Ксении в интервью с Екатериной, что Мохов хотел ее убить. Это было сделано только ради того, чтобы увидеть и запечатлеть ее реакцию. О том, что девушке наносится дополнительная психологическая травма, журналисткой не было принято во внимание. Вообще часовое интервью с человеком, который похищал и насиловал женщин, это фактическая поддержка таких действий и провокация других подобных преступлений. Давать слово такому человеку – это повторное изнасилование пострадавших. А делать подобное интервью в цивилизованной стране – дикость и варварство.
Мы просим коллегию дать оценку этической составляющей этого фильма."
Информация об оспариваемом материале:
Материал под названием "СКОПИНСКИЙ МАНЬЯК: разговор на свободе" (заглавные буквы – в оригинале названия) размещен 22 марта 2021 года на YouTube-канале "Осторожно: Собчак", имеющим более 2,1 миллионов подписчиков. За почти четыре недели материал набрал более 6,3 миллиона просмотров и около 68 тысяч комментариев.
"Скопинский маньяк" – преступник Виктор Мохов, который в 2000 году похитил двух несовершеннолетних девушек, 14-летнюю Екатерину Мартынову и 17-летнюю Елену Самохину. Почти четыре года он держал и насиловал их в подвале гаража (предварительно устроенном бункере). В мае 2004 года девушкам удалось передать на волю записку с просьбой о помощи, преступление было раскрыто, и Мохов был приговорён к 17 годам лишения свободы. 3 марта 2021 года он вышел на свободу на несколько месяцев раньше срока.
Сразу после выхода оспариваемого материала в сети и в СМИ развернулась бурная общественная дискуссия вокруг его этичности и даже законности. Было высказано много разнообразных мнений разной направленности, включая полярно противоположные: от точки зрения, что фильм должен быть немедленно удалён, а в законодательство следует ввести новые меры, запрещающие создание подобных материалов, до признания видео "талантливой работой талантливого журналиста", но в большинстве своем всё же содержащие жёсткую критику этой работы и серьёзные сомнения в её этичности.
Логично, что жалоба на данный материал была подана в Общественную коллегию по жалобам на прессу. Коллегия – независимая структура гражданского общества, которая с 2005 года осуществляет саморегулирование и сорегулирование в сфере медиа, рассматривая информационные споры, касающиеся нарушений профессиональной этики журналиста. Основная цель работы Коллегии – повышение качества российской журналистики и стимулирование конструктивного диалога между медиапрофессионалами и их аудиторией.
Хочется надеяться, что анализ данного материала Коллегией станет важным этапом обсуждения этических стандартов качественной журналистики – как для медиасферы, так и для широкой общественности.
Общие замечания об этике освещения экстремальных ситуаций
Стрессовые, травматические и экстремальные ситуации ("ситуации горя и шока", как они отражены в Медиастандарте Общественной коллегии по жалобам на прессу[1]) накладывают дополнительные этические требования на журналиста и требуют особо тщательной подготовки к такой работе. В таких ситуациях много психологических рисков и для самого репортажа (его воздействия на аудиторию), и для людей, пострадавших от преступления или конфликта, с которыми взаимодействует журналист, и для самого журналиста тоже. Журналисту нужно очень чётко понимать, зачем он делает материал, и какое "послание" материал даёт аудитории.
Выпуская такую работу и апеллируя к "общественному интересу", следует внимательно проанализировать не только потенциальную пользу репортажа, но и возможный вред, который может быть причинён конкретным людям, аудитории журналистского продукта и обществу в целом. Свобода слова всегда сопряжена с ответственностью, и при освещении экстремальных событий это предстаёт особенно наглядно.
В ситуации освещения травматических и особо чувствительных тем иерархия журналистских стандартов и этических принципов может меняться, выводя на первый план принцип "Не навреди!". Например, журналист может отказаться от попытки получить интервью или от публикации полученного материала или каких-то его фрагментов, взвесив, что потенциальный вред от них может оказаться сильнее, чем удовлетворение "общественного интереса", который на деле оборачивается скорее "общественным любопытством".
Далее, в стандартной ситуации журналист не обязан визировать свой материал у тех, у кого берёт интервью, но в ситуации социальной уязвимости отсутствие юридической обязанности трансформируется в этическую рекомендацию. В этических правилах интервьюирования пострадавших многие авторы указывают на необходимость получать "информированное согласие" интервьюируемого, то есть герой интервью должен чётко осознавать задачу и "месседж" журналистского материала, в создании которого участвует, и журналисту настоятельно рекомендуется в этом убедиться (особенно если интервью даётся в возможном шоковом состоянии, например). Также, поскольку речь часто идёт не только и даже не столько о фактическом материале, но о переживаниях и чувствах, журналисту рекомендуется проверить и подтвердить используемые цитаты, даже части всего репортажа, где рассказывается о насилии, чтобы избежать искажённых интерпретаций[2].
При освещении травмирующих ситуаций, таких как, например, преступления против личности, стандартные требования к беспристрастности журналиста и нейтральности по отношению к сторонам конфликта могут оказаться в этической иерархии менее важными, чем задача журналиста "дать голос тем, у кого его нет". Журналисты могут и должны вставать на ту сторону конфликта, которая заведомо находится в уязвимом положении и у которой нет иных ресурсов защитить свои права, кроме как через привлечение общественного внимания к своим проблемам, в том числе посредством медиа.
Часто крайне сложной становится задача соблюсти баланс между тем, чтобы показать ужас, боль, мерзость освещаемой ситуации, донести их масштаб и "достучаться" до зрителей, вызвать у них отклик и желание бороться с проблемой, – и тем, чтобы не "пережать" с нагнетанием эффекта, т.к. в этом случае зритель или читатель может просто отвернуться от репортажа (выключить телевизор или видео, не дочитать текст) в понятном стремлении оградить себя от зашкаливающих негативных эмоций. В таком случае, стараясь усилить эмоциональное воздействие, мы можем получить обратный эффект[3].
Также принципиально важно – вообще в любых ситуациях, а в травматических и "чувствительных" особенно, – чтобы аудитория была на стороне журналиста, ощущала, что тот выполняет функцию "глаз и ушей общества", действует "от нашего имени". И очень прискорбно, когда зритель (читатель, слушатель) воспринимает СМИ как неких "стервятников", которые в погоне за сенсацией наседают на и так уже пострадавших людей, не принимая в расчёт их чувства и нанося им дополнительный вред. Вообще, в ситуации освещения трагедий "топорная" работа журналиста бьёт по всем сторонам: пострадавшие получают повторную или дополнительную травму, журналист делает некачественный репортаж, который воспринимается аудиторией как погоня за хайпом и сенсация на чужом горе и который вызывает отторжение и закономерную критику аудитории, подчас весьма агрессивную. При этом в случае грамотной и этичной работы журналиста выигрывают все: и сам автор, сделавший качественный материал и привлекший внимание общественности к важной проблеме, и герои репортажа, хаос и боль которых стали частью общественно полезного материала, который, возможно, сможет помочь им и другим людям пережить трагедию и вынести из неё уроки, и аудитория, получившая информацию для принятия дальнейших решений и конструктивные, а не разрушающие эмоции.
В травматической ситуации для пострадавших крайне важна социальная поддержка, и медиа могут стать частью этой поддержки (или, по крайней мере, средством её мобилизации). И, опять же, роль "нейтрально отражающего зеркала" для СМИ тут уступает необходимости выполнять и просветительскую функцию для аудитории. Всё же качественная журналистика не только выполняет "заказ" общества на информацию, но и во многом формирует этот заказ.
Сексуализированное насилие как психологическая травма
Травматические события могут быть классифицированы по различным основаниям: продолжительность воздействия, источник стрессора (стихийные, природные бедствия, техногенные катастрофы и трагедии, источником которых является злая воля другого человека), уникальность опыта (массовые катастрофы и индивидуальные трагедии). Уже в 80-х годах 20 века психологи, приступившие к внимательному и системному изучению последствий травматических событий, отметили, что реакции пострадавших, очевидно, будут гораздо более тяжелыми и продолжительными по времени, если стрессор – человеческого, социального происхождения.
При этом в отличие от пострадавших от других экстремальных стрессоров, жертвы сексуализированного насилия оказываются в ситуации сложнейшего переплетения правовых, медицинских, социальных, культурных проблем, которые зачастую служат причиной вторичной виктимизации и значительно отсрочивают, а порой и делают невозможным, возврат к нормальной жизни. Отношение окружающих к пострадавшим от изнасилования бывает, мягко говоря, неоднозначным, и тревожно большое количество переживших сексуализированное насилие никому не рассказывают об этом, оно обладает очень высоким уровнем латентности. Очень часто, к сожалению, это преступление накладывает "стигму" больше на пострадавшую, чем на преступника[4].
При этом практика работы в Центре "Сёстры" показывает, что на линию доверия могут звонить женщины, пережившие изнасилование 20-25 лет назад, не имевшие до этого возможности выговориться и обсудить происшедшее, и так и не "закрывшие" эту травму для себя до разговора с психологом.
В применении к журналистской работе это означает, что следует быть особо внимательным, чтобы, даже имея благие намерения и демонстрируя сочувствие, не стать для пострадавших источником вторичной травмы, не транслировать укоренившиеся в обыденном сознании "мифы", тщательно следить за формулировками.
К примеру, в последние несколько лет специалисты, изучающие проблему насилия и работающие с пострадавшими людьми, стали отказываться от словосочетания "сексуальное насилие", заменив его новым термином "сексуализированное". Это слово может показаться громоздким и непривычным, но в его употреблении есть резон: когда мы говорим про насилие, оно не должно ассоциироваться с тем, что подразумевает слово "сексуальный" – чем-то привлекательным, приятным, пикантным, игривым. Термин "сексуализированное" напоминает, что секс в изнасиловании используется как инструмент насилия, и нельзя даже помещать его в общий ряд сексуальных действий (что, к сожалению, часто происходит в обыденной речи).
Анализ оспариваемого материала
Рассмотрим более конкретно оспариваемый фильм с учетом изложенных выше теоретических положений.
1. Подготовка: следует отметить бесстрашие авторов фильма и лично Ксении Собчак, с которым они погружаются в глубины человеческой мерзости. Но, как представляется, можно было бы сделать это с более тщательной подготовкой, с более чётким пониманием журналистской задачи и медийного влияния такого продукта на аудиторию. Тут задача должна быть шире, чем просто "показать зло", и работать с ней необходимо гораздо внимательнее и аккуратнее, именно в силу травматичности самой темы.
Даже жизненный опыт и самые благие намерения не всегда гарантируют журналисту грамотное обращение с таким рискованным материалом. Тут, конечно, хочется рекомендовать журналистам и документалистам прибегать к помощи профессиональных консультантов – как на этапе планирования съемок, так и на этапе монтажа конечного продукта. Справедливо будет отметить, что в фильме фигурирует консультант-профайлер, анализирующий речь и поведение преступника. Но дополнительные консультации психологов, работающих именно с пострадавшими от насилия, а также активистов и правозащитников, ратующих за изменение общественного отношения к насилию (где мощным инструментом таких изменений как раз и могут стать качественные журналистские материалы), могли бы не просто "обогатить" фильм, а сделать его принципиально иным и принципиально более качественным. Благо такие организации, психологи и активисты есть, они известны и весьма успешно работают.
2. Вопрос "можно ли брать интервью у преступников и если да, то как" вызывает, пожалуй, самую острую полемику и самые жёсткие возражения, вплоть до инициативы введения законодательных запретов.
Разговор о дополнительных законодательных ограничениях в этой сфере мне лично кажется не вполне конструктивным: скорее, эти вопросы должны как раз оставаться в рамках этического регулирования и саморегулирования медиа. Но тут уже сами журналисты должны приложить усилия к добросовестному соблюдению профессиональной этики, чтобы не вынуждать общественность прибегать к "более тяжёлой артиллерии", у чего могут быть и другие – весьма нежелательные – последствия, о чём предостерегают и медиаюристы.
По поводу интервьюирования преступников наши коллеги по Альянсу независимых советов по делам прессы (Alliance of Independent Press Councils of Europe, AIPCE) привели несколько примеров из этических кодексов и разборов жалоб в своих странах. Например, в Ирландии в течение долгого времени во время всплеска насилия в Северной Ирландии было законодательно запрещено транслировать интервью членов нелегальной террористической организации и ассоциированных с ней политических партий, причем этот запрет не касался газет, а только вещателей. Когда было заключено перемирие, закон отменили. Коллега из Франции привела пример, когда семья погибшего в теракте человека критиковала СМИ за слишком подробный портрет преступника, особенно показ его в обычной семейной обстановке и обыденных ситуациях. Близкие сочли, что это было оскорблением памяти погибших, и некоторые медиа приняли решение не публиковать фотографии террориста вообще или публиковать только фотографии, предоставленные полицией.
В целом, такие вопросы часто возникают при освещении террористических атак: можно ли давать трибуну и голос террористам, ведь это как раз то, чего те и добиваются? В Германии этический кодекс рекомендует медиа при освещении актов насилия тщательно взвесить общественный интерес к информации в сравнении с интересами пострадавших – и не становиться инструментом преступников. Особенно опасной представляется ситуация с интервьюированием серийного убийцы, которое фактически даёт ему "сцену" для его деяний, совершённых за счёт жертв.
Аналогичным образом оспариваемый материал подвергается критике за "глорификацию" или "нормализацию" преступника, на что автор фильма Ксения Собчак возражает[5], что она показывает зло, как оно есть, и ставит вопрос перед обществом: что нам делать с таким чудовищем, которое живёт среди нас? Автор утверждает, что ни у кого не возникает сочувствия к Мохову, ей и самой было очень тяжело делать это интервью, но задача журналиста – осветить проблему, а уже реагировать на нее – дело правозащитников.
Это кажется справедливым и весомым журналистским аргументом, на который вроде бы трудно возразить, но я всё же попытаюсь.
Первый кадр фильма – чёрная "карточка" с информацией: "Виктор Мохов похитил в 2000 году двух несовершеннолетних девушек 14 и 17 лет и насиловал их в подвале почти 4 года. 30 августа 2005 года суд признал Мохова виновным в совершении преступлений по ч. 2 ст. 126 УК РФ ("Похищение двух или более лиц"), ч. 2 ст. 131 УК РФ ("Изнасилование несовершеннолетней" и ч. 2 ст. 132 УК РФ ("Насильственные действия сексуального характера") и приговорил его к 17 годам колонии строгого режима. По тем временам это был максимально возможный срок по этим статьям".
Даже если бы у нас не было об этом преступлении никакой другой информации (статей, передач, интервью и даже книг об этом преступлении, о Мохове уже даже есть страница в Википедии), из этого краткого описания мы получаем понимание, что Мохов и его преступление – зло. Кажется, трудно найти человека, который не согласился бы с этим.
Выше мы очень кратко коснулись того, что сексуализированное насилие – самое, пожалуй, психологически травматичное из всех преступлений против личности, и пострадавшие в них, как никто другой, сталкиваются с вторичной виктимизацией и с неоднозначным отношением к себе. Потерпевшие проходят процедуру многократных расспросов и восстановления картины преступления, их личностные характеристики и интимная жизнь становятся предметом обсуждения и разбирательства, что усугубляется тем фактом, что следствие ведут чаще всего мужчины, и даже врач, проводящий осмотр, тоже может оказаться мужчиной (об этом в одном из интервью также упоминает и Екатерина, пострадавшая от Мохова).
В данном кейсе неоднозначности в каком-то смысле меньше, и вряд ли у кого-то возникают сомнения, что Мохов действительно совершил тяжкое, ужасающее преступление. В момент захвата пострадавшие были несовершеннолетними, преступник удерживал и многократно насиловал их в течение почти четырёх лет, одна из пострадавших родила от насильника двоих детей, которых он у неё отобрал, и ещё один её ребёнок погиб.
В связи с этим целесообразность дальнейшего препарирования и "разоблачения" зла представляется весьма сомнительной. Задача журналистики – высветить, обнародовать то, что еще неизвестно, представить факты и свидетельства, которые, может быть, поменяют мнение аудитории и общества на явление или событие, покажут его более многогранным и неоднозначным, чем может показаться на первый взгляд. В данном случае – что ещё может нам показать журналист, чтобы наше впечатление стало ещё более ужасным? Преступник уже более чем наглядно продемонстрировал зло своими преступными действиями, и был за это судим и наказан (то есть вина его неоспорима и общеизвестна, и не только в моральном, а и в юридическом смысле).
При этом на самых первых минутах фильма на (первый) вопрос Ксении, как он ощущает себя в связи с повышенным вниманием со стороны СМИ, Мохов отвечает: "Мне по кайфу". И получается, весь дальнейший разговор с ним, внимание к нему со стороны интервьюера и нас, зрителей, – это потакание, обеспечение этого "кайфа". Участвовать в этом весьма противно. И, как видно по отзывам, многие не смогли посмотреть больше, чем несколько минут этого фильма, или не стали смотреть вовсе, прочитав возмущение других комментаторов.
Даже филологически мы используем словосочетания "герой репортажа", "герой фильма", "герой интервью" – и "героизация", на мой взгляд, в данном случае состоит не в том, что авторы фильма выказывают одобрение своему "герою", а в самом факте уделённого ему времени, внимания и транслирования его прямой речи. По другим работам мы видим, каким хлёстким, едким и порой даже безжалостным собеседником может быть Ксения, а тут в беседе с преступником она демонстрирует какой-то странный в данной ситуации идеальный раппорт. Скорее всего, Ксении действительно было очень непросто брать это интервью. Но для зрителя оно производит впечатление легкой, местами полушутливой, практически приятельской беседы. И ведь в данном случае перед интервьюером вроде бы даже не стоит задача "разговорить" собеседника, он сам с видимым удовольствием идёт на контакт, отвечает на вопросы и рассказывает о себе. В этой ситуации хотелось бы – нет, конечно, не морализаторства со стороны журналиста, но максимального отделения, отстранения интервьюера от интервьюируемого.
Получается, что, с одной стороны, у аудитории, судя по комментариям, возникает возмущение недостаточностью наказания (высказываются пожелания вернуть смертную казнь, дать ему пожизненное заключение, кастрировать – здесь, пожалуй, мы не будем анализировать степень конструктивности этих предложений, хотя и по этому поводу есть некоторые соображения). С другой стороны, эта же аудитория с подачи интервьюера сама даёт преступнику привилегии свободного и уважаемого человека: внимание, интерес к его "сложной судьбе", шанс рассказать о своих чувствах и страданиях, – то, о чём он честно и сразу заявил, что ему нужно и приятно. Ему даже лестно, что его называют "маньяком": этот эпитет, как он надеется, может помочь ему привлечь женское внимание и найти подругу.
То, что зло здесь предстаёт "в обыденном виде" ("ударник коммунистического труда", охотно и с улыбкой разговаривающий с интервьюером, пьющий за её здоровье, бреющийся перед камерой, выглядящий, как обычный человек, который может оказаться нашим соседом), – мерзкий эффект показа, который может оказаться полезным, но по-прежнему кажется, что этому "обыденному злу" не следует уделять столько времени и внимания. Уже на третьей минуте фильма эксперт-профайлер объясняет зрителю, что "мы… привыкли в общем представлении, что маньяк – это кто-то кровожадный, такой, с которым вообще страшно находиться в одном помещении, что он сейчас бросится, накинется, но Мохов в данном случае – нет. Он всегда привык быть простачком, адаптироваться под ситуацию, прикидываться ветошью… Если сравнивать с остальными маньяками… которые агрессивные, с какой-то идеологией, со своей внутренней властью, с внутренней агрессивностью совершали самые изуверские и страшные вещи – то Мохов здесь выглядит достаточно таким скромным, простеньким, сексуально озабоченным, гедонистическим, малоэмоциональным, ну и неинтеллектуальным".
В принципе, широкой публике, мне кажется, этой информации и взгляда на Мохова со стороны (либо его короткого синхрона без присутствия интервьюера в том же кадре) было бы достаточно, а остальные подробности можно было бы оставить для анализа криминологам и психологам, изучающим проблему насилия. В ходе просмотра я поймала себя на ощущении, что детали его "внутреннего мира" неподготовленному зрителю лучше было бы получить через комментарии специалистов, а не непосредственно "глядя ему в рот".
Очень много нареканий у зрителей и экспертов вызвали обсуждения подробностей сексуальных предпочтений Мохова: в какой позе он насиловал пострадавших, в каком возрасте потерял девственность, какие женщины ему нравятся и т.п. Причем здесь мы снова соскальзываем в обыденное смешение понятий любви, секса и насилия. Возможно, по мнению авторов фильма, эта информация дополняет его портрет (что тоже спорно, но резонно), но, опять же, манера "свойской" беседы при обсуждении таких деталей вызывает у зрителя скорее отвращение, которое распространяется не только на интервьюируемого, но и на интервьюера.
В дебатах, посвященных фильму, обсуждался вопрос, получил ли Мохов гонорар за своё интервью. Платить героям интервью и репортажей в журналистике считается неэтичным, а если этот "герой" – преступник, то такая "монетизация" преступления выглядит совсем уж неприемлемой. Критики оспариваемого материала ссылаются на американский "Закон сына Сэма", запрещающий преступникам монетизировать свои воспоминания, точнее, обязывающий их перечислять гонорары за мемуары, интервью и сценарии фильмов, написанные на основе их преступления, в пользу пострадавших. "Несмотря на то, что первоначальный закон штата Нью-Йорк был оспорен в Верховном суде и признан неконституционным, он подвергся ряду поправок для приведения в соответствие с конституционными требованиями и существует в окончательной версии с 2001 года"[6].
Логика тут очевидна, хотя такое требование также представляется этически сомнительным. В том случае, когда деньги могут возместить ущерб (что-то починить, оплатить лечение и т.п.), логично брать их с виновника. Когда речь идёт о моральном ущербе, о причинённом насилии, психологической травме, сломанной жизни – вопрос представляется гораздо более сложным. Получается, пострадавшая как бы должна согласиться с тем, что насильник будет рассказывать о том, что с нею сделал, а она будет получать от этого материальное возмещение. Екатерина Мартынова в одном из интервью подтверждает эти сомнения, сказав, что "он [Мохов] вообще не имеет права ни говорить, ни общаться с журналистами, ни пользоваться интернетом"[7].
Ксения утверждает, что не платила Мохову за интервью, при этом мне кажется, что в данном случае он всё равно получил от него "выгоду", если и не материальную, то в виде искомого внимания, славы и известности. Это может нести и ещё один риск: того, что кто-то из зрителей "считает" это как послание, что можно совершить ужасное насильственное преступление, и, тем не менее, стать "героем фильма", и к тебе приедет известная медиаперсона брать у тебя интервью. Критически настроенные комментаторы писали о фильме, что он воспринимается как "бенефис" маньяка, послание ему, что он "суперстар".
Более того, социальный психолог Светлана Комиссарук предупреждает, что "подробное освещение в СМИ элементов насилия и терроризма приводит к феномену copycat ("подражания" – примечание О.К.) – идея, поданная и обсужденная прессой, становится последним толчком для тех, кто хочет повторить и пока не сформировал план окончательно"[8].
Понятно, что потенциального преступника спровоцировать на преступление может что угодно, и вероятность такого копирования, возможно, не так уж и велика (хотя сам Мохов подтверждал, что на мысль построить бункер для будущих жертв его натолкнула информация о другом преступнике, рабовладельце и убийце Александре Комине, который тоже держал своих жертв в бункере, вырытом под собственным гаражом). Но американский психолог Ричард Харрис, автор монографии "Психология массовых коммуникаций", предостерегает: "Поскольку СМИ так или иначе воздействуют на многих людей, то даже незначительный, как кажется, негативный эффект этого воздействия может быть довольно сильным… Эффект моделирования, срабатывающий у самого незначительного процента населения, даёт повод для серьёзной тревоги"[9] (а даже 0,01% от 6 миллионов зрителей – это 600 человек!).
3. Следующий принципиальный и очень обширный обсуждаемый вопрос – как журналисту грамотно обращаться с пострадавшими, особенно пострадавшими от преступлений и, в частности, от сексуализированного насилия, и какие усилия следует предпринять, чтобы свести риск потенциальной ретравматизации до минимума.
Особо сензитивной группой тут являются не только две пострадавшие девушки, но и их близкие, члены их семей, другие пострадавшие от сексуализированного насилия и их семьи.
Но и в целом то, как общество обращается с пострадавшими, во многом показывает уровень его развития, ведь пострадавшие от преступлений – это не какая-то особая группа людей, изначально обладающая специфическими характеристиками. Жертвой насилия в буквальном смысле может оказаться каждый человек.
Мы видим, как по-разному переживают свою травму две пострадавшие от Мохова, Екатерина и Елена. Екатерина общается с прессой, написала две книги ("Катя Мартынова: исповедь узницы подземелья"[10], ссылка на неё дана в описании обсуждаемого фильма на YouTube-канале, за что авторам фильма спасибо, и "Непобежденная"[11], в соавторстве с Карстэном Граффом), основала Фонд помощи женщинам, пережившим насилие[12]. Психологи, работающие с пострадавшими, знают, что исцеление после травмы характеризуется обретением контроля над собственной жизнью и поведением. Самый, пожалуй, продуктивный механизм копинга (совладания) с травмой – это возможность пустить свою боль и свой опыт в полезную работу. По-видимому, Екатерина успешно идёт по этому пути, вызывая уважение и восхищение.
Другая пострадавшая, Елена, напротив, с журналистами не общается (и даже, по словам Екатерины, не хочет общаться с и ней), и вообще избегает публичности. И её право таким образом справляться с пережитым мы тоже можем только уважать. Однако в фильме показана и названа и она тоже: в оперативной съемке освобождения узниц мы видим её лицо, её имя фигурирует в обсуждении, мы слышим трагический рассказ о её детях. То есть имеет место публичное распространение личной и даже весьма интимной информации.
Один из моментов фильма, вызвавших наибольшее возмущение аудитории, тоже касается Елены. Рассказывая, что теперь Елена не может родить, хотя будучи пленницей, беременела от него три раза, Мохов высказывает предположение "надо опять мне заняться ею". Многие расценили это как угрозу, кто-то воспринял как крайне циничную шутку, но в любом случае эта фраза в фильме вызывает содрогание.
Остаётся непонятным, было ли получено согласие Елены на выпуск этого фильма. Но и у Екатерины, которая общается с прессой, возникли к фильму ожидаемые претензии[13]. Екатерина рассказала, что согласилась на интервью с Ксенией Собчак, но не ожидала, что её интервью станет частью фильма, в котором центральную роль играет преступник. Ксения при этом утверждает, что информировала Екатерину о том, что интервьюировала Мохова. Возможно, Екатерину ранил не сам факт того, что у Мохова берут интервью, а именно то, что он стал центральным "героем" фильма.
Получается, что мы имеем тут дело не просто с отсутствием "информированного согласия", а с введением в заблуждение. Либо, по меньшей мере, с возникшим недопониманием, которое журналисту следовало бы прояснить заблаговременно. Как мы обсуждали в первой части, в ситуации освещения насилия к таким вопросам нужно относиться особенно внимательно.
При просмотре фильма у меня лично вопросы вызвал эпизод, когда следователь по делу Мохова перед камерой и в присутствии Ксении передаёт Екатерине её рисунки, которые она рисовала, будучи в заточении. Комментируя изображения, Екатерина объясняет, что рисование было её психологической защитой, средством, "чтобы не сойти с ума", и, отдавая Мохову рисунки обнажённых женских тел, она как бы пыталась "заместить" ими себя.
В фильме во время возвращения рисунков Екатерина вроде бы радуется и благодарит следователя за то, что тот сохранил их. Эта реакция мне показалась сомнительной: такие рисунки – не те "сувениры", которые должно быть приятно снова держать в руках, они напоминают об ужасающе травматичной ситуации, и радостная благодарность тут выглядит настораживающе. Эти опасения подтвердились, когда уже после выхода фильма Екатерина дала интервью "Известиям". Она рассказала, что заранее попросила создателей фильма, чтобы они не организовывали ей таких сцен. Когда следователь все-таки передал ей рисунки перед камерой, "они ожидали, что я обрадуюсь, а меня затрясло. Конечно, я не закричала, не стала ругаться, но встреча выглядела неприглядно". Дальше Екатерина поясняет: "То, что они устроили из этого шоу, я воспринимаю как игру на моих чувствах и попытку вызвать меня на эмоции. Они не понимали, что стоит за этими рисунками, и это самое обидное и больное для меня". "После этого инцидента я попросила редакторов вырезать сцену с картинами, но они надавили на меня и все-таки уговорили… Мы пересняли сцену с Плоткиным, и выглядело это так, будто я рада картинам. Это получилось странно – радоваться вещам, которые мне принесли из бункера".
В данном эпизоде мы видим сразу несколько грубых этических нарушений: "подлавливание" травматических эмоций, чтобы снять их на камеру и включить в фильм, и постановку эпизода (которая в итоге в фильме "считывается" специалистом как неестественная реакция, а неподготовленного зрителя, очевидно, вводит в заблуждение).
Ещё один момент, который упоминается в поступившей в Коллегию жалобе, это эпизод, когда Ксения говорит Екатерине о том, что Мохов в какой-то момент собирался убить узниц. Учитывая эпизод с рисунками и желание создателей фильма вызвать у героя интервью определённые эмоции перед камерой, можно предположить, что в этом и состояла цель донесения подобной информации. Тогда получается, что авторы не только не уберегли пострадавшую от дополнительной травмирующей информации, а намеренно предоставили её для достижения желаемого ими эффекта.
4. В целом, и психологи, работающие с насилием, и активисты, и правозащитники все время повторяют, что необходимо, чтобы общество было на стороне пострадавших, это уже стало неким общим местом, с которым вроде бы никто не спорит. Но на практике мы видим, что у журналистов, к сожалению, не всегда есть понимание, что это означает, как выражается именно в журналистской работе.
В данной ситуации есть пострадавшая, которая охотно общается с прессой, её не надо уговаривать и "раскручивать", она готова рассказывать свою историю и делиться планами, то есть фактически есть уже готовый герой в самом прямом смысле этого слова.
Есть активисты и правозащитники, борющиеся за права женщин и предотвращение насилия, которым необходимы встречные усилия журналистов, чтобы вместе менять общественные установки, искоренять мифы о насилии, просвещать аудиторию и вместе делать общество безопаснее и цивилизованнее.
Но мы смотрим фильм, основным "героем" которого является преступник, и именно ему мы, вслед за авторами материала, отдаём своё внимание и интерес.
Многие защитники фильма резонно замечают, что "кому не нравится – могут не смотреть, никто никого не заставляет". Особенно это касается "группы риска" – тех, кого фильм может травмировать или ретравмировать (а это не только две пострадавшие девушки, а гораздо более широкий круг людей). Аргумент, с одной стороны, вроде бы справедливый, с другой – в данном случае совершенно неверный. Журналист делает свою работу не для того, чтобы её НЕ смотрели, а совсем наоборот. Нужно, чтобы люди могли и хотели смотреть важные фильмы, поднимающие и анализирующие острые общественные проблемы, и нужно, чтобы журналисты и документалисты их создавали. Качественные фильмы про больное и страшное получают признание зрителей и комментарии о том, что смотреть это тяжело, но "посмотреть это обязательно нужно".
Если мы делаем такой фильм, который травмирует пострадавших, и "отодвигаем их от экранов", мы этим как бы посылаем "месседж", что давайте мы, "здоровое (нетравмированное) общество", посмотрим в глаза злу и решим, как с ним быть. Этим мы отделяем пострадавших от остального социума, выключая из обсуждения самых важных героев – тех, кто УЖЕ столкнулся с этим злом вплотную, кто уже пострадал, кто своей жизнью являет собой пример, что такие преступления делают с людьми, в чём их вред для человека и общества, и пример того, как можно это преодолеть. Именно они и должны иметь тут решающий голос.
Мы хотим, чтобы зритель был на стороне журналиста, и хотим, чтобы зритель был на стороне пострадавших, а для этого журналист должен быть однозначно на стороне пострадавших.
5. Несколько замечаний по оформлению фильма. В качестве несомненных плюсов хочется отметить активную ссылку на книгу Екатерины, данную в описании к видео. Кроме того, в подобных материалах очень полезно дать адреса, куда пострадавшие могут обратиться за психологической и юридической помощью, и дать информацию (контакты, реквизиты) для тех, кто хочет помочь, поддержать работу таких центров и фондов.
В начале фильма или в его описании уместен был бы дисклеймер с информацией, что данный материал содержит эмоционально тяжёлые сцены и обсуждения, связанные с проблемой насилия.
Реклама, особенно такая "авторская", встроенная в фильм и прерывающая его в неожиданных местах, смотрится неуместно, следует продумать, как решить этот вопрос более аккуратно.
Выводы
Учитывая сильные стороны и ресурсы, которыми располагает команда авторов фильма: красивые профессиональные съемки, доступ к уникальным источникам информации и их готовность сотрудничать со СМИ, бесстрашие и готовность команды самоотверженно исследовать самые ужасные и болезненные вопросы общества, а также не в последнюю очередь популярность данного медиа, охват аудитории, способность Ксении Собчак привлекать внимание и инициировать бурные общественные дискуссии – всё это могло бы лечь в основу качественного журналистского материала, помогающего обсуждению и решению серьёзной и важной общественной проблемы.
К сожалению, этические выборы создателей фильма во многом сместили акценты этой дискуссии на качество и допустимость самой журналистской работы, вызвали критику – объяснимую, хотя подчас весьма агрессивную, – направленную на авторов фильма, а не на то зло, которое они исследовали.
Все претензии, изложенные в поданной жалобе, представляются обоснованными.
Хочется надеяться, что общественная и медийная дискуссия вокруг затронутых вопросов журналистской этики будет способствовать повышению качества журналистской работы, поскольку мы видим, что эти нарушения бьют не только по героям медийных продуктов и их аудитории, но и по самим медиапрофессионалам и журналистике в целом.
Ссылки на основные используемые материалы:
[1] Медиаэтический стандарт Общественной коллегии по жалобам на прессу (https://presscouncil.ru/teoriya-i-praktika/dokumenty/4756-mediaeticheskij-standart-2015).
[2] Сайт Центра "Дарт" по журналистике и травмам, в частности, рекомендации по интервьюированию пострадавших от сексуализированного насилия (https://dartcenter.org/content/ethics-and-practice-interviewing-victims).
[3] Интервью О.Кравцовой изданию "Media Day": "Я не разделяю позицию: общество "заказывает" кровь в репортажах – СМИ выдают", 10 февраля 2011 г. (http://media-day.ru/mixed/5704/).
[4] Кравцова О.А. "Сексуальное насилие как психологическая травма": диссертация на соискание учёной степени кандидата психологических наук, 2000 г.
[5] Запись дебатов по поводу оспариваемого материала между Ксенией Собчак и Аленой Поповой (модератор Оксана Пушкина) (https://www.youtube.com/watch?v=E954-Lhp9-Y).
[6] "Закон сына Сэма", статья Википедии (https://ru.wikipedia.org/wiki/Закон_сына_Сэма).
[7] Яна Штурма, Газета.ру: "Сажает картошку, встречает гостей: скопинский маньяк пожаловался на одиночество. Суд не стал ограничивать скопинского маньяка в общении со СМИ", 15 апреля 2021 г. (https://www.gazeta.ru/social/2021/04/15/13559066.shtml).
[8] Светлана Комиссарук, "Собчак, маньяк, репутация и рейтинг" (https://www.facebook.com/komissarouk.svetlana/posts/3839783372765022) и "«Мы насилуем жертву второй раз». Чем опасны интервью с маньяками и убийцами — объясняет психолог", 24 марта 2021 г. (https://tvrain.ru/lite/teleshow/psihologija_na_dozhde/psihologija-526919/).
[9] Ричард Харрис, "Психология массовых коммуникаций", С-Петербург: Прайм-Еврознак, 2003 г.
[10] Катя Мартынова, "Исповедь узницы подземелья", Издательство АСТ, 2021 г. (https://www.labirint.ru/books/789317).
[11] Карстэн Графф, Катя Мартынова, "Непобежденная. Ты забрал мою невинность и свободу, но я всегда была сильнее тебя", Издательство "Эксмо", 2021 г. (https://www.labirint.ru/books/792487/).
[12] Спецпроект "ТыНеОдна", Непобежденная: помощь пережившим и переживающим сексуальное насилие (https://fund.tineodna.ru/).
[13] Интервью Екатерины Мартыновой порталу "Известия": "Согласие на участие в фильме о маньяке я не давала", 3 апреля 2021г. (https://iz.ru/.../soglasie-na-uchastie-v-filme-o-maniake...).
